Грегори Доран. «Генрих IV». История продолжается
"Генрих IV". Рецензия
Автор: Наталья Фоминцева
Я уже неоднократно говорила, что Грегори Доран делает с Шекспиром что-то необычное. Не осовременивает и не дает ему новую жизнь (Шекспир в этом в общем не нуждается), не актуализирует его, а скорее, делает каждый сюжет, к которому прикасается, максимально живым - человеческим и человечным. И надо, видимо, быть полным и абсолютным Грегори Дораном, чтобы при таком подходе избежать упрощения: все глобальные темы – власть, месть, право на убийство – остаются. Просто передаются и раскрываются они через человека и его трагедию, причем в этом случае режиссер действует с дотошностью и точности специалиста по психиатрии.
«Генрих IV» (обе части) – спектакль со всеми яркими признаками стиля Дорана: что называется, все как мы любим. Он, безусловно, связан с «Ричардом II» - и по сюжету и по постановочным особенностям: причем здесь наблюдается такой интересный нюанс: с одной стороны, это та же самая история, с другой – абсолютно другая.
Ощущение, заданное сценографией. В «Генрихе» много фактуры, дерева: пространство – плотное и даже тесное, смена помещений героями сопровождается сменой декораций. Музыки много, и она совершенно разная – от церковной до народной, от живого исполнения до фонограммы. На этом фоне вдруг понимаешь, что «Ричард» был сыгран практически на пустой сцене. Понимаешь, какой эфемерной, прозрачной, утонченной была эта история, сопровождаемая ангельским пением и неземным светом. «Ричард» ощущается и вспоминается искусной игрушкой, лаконичной и изящной драгоценностью, выставленной под правильным светом; так, чтобы играли все грани. «Генрих» - сама жизнь. Суетливая, конкретная, подчеркнуто телесная. Все логично. Другие люди, другая эпоха.
История продолжается еще и потому, что в «Генрихе» сбывается все, что Ричард предсказал заговорщикам. Противостояние Нортумберленд-Болигнброк наметилось еще тогда; сейчас же оба выглядят слишком постаревшими и обрюзгшими, хотя со смерти Ричарда прошло всего восемь лет. Корона – та самая, как напоминание. Никому она не далась легко и никому не принесла счастья. Молодое поколение – Хотспер и принц Хэл - тоже втянуты в эту борьбу. Первый отрабатывает тему войны, значимую для его отца, второй смотрит на корону и готовится нести свой крест. Готовится с самого начала пьесы.
Принц Хэл – с одной стороны, сама жизнь: среди его друзей – низшие слои общества, его выбор – нищенская вольница с ее пирушками. Однако он с самого начала знает, кто он и кем ему суждено стать. Вот эта тема ответственности и обратной стороны королевских прав существует с самого начала спектакля: об этом его первый монолог, в котором он заявляет знаменитое «Себе во благо обращу я злое и всем на диво искуплю былое» и менее заметное – фраза «Я предам тебя», которую он с мгновенно изменившимся лицом (дорановская игра на нюансах!) говорит Фальстафу среди очередной веселой игры. Хэлу совершенно очевидно нравятся Фальстаф и Пойнс, и в то же время Хэл знает, что рано или поздно должен будет от них отречься. Что он делает в их компании? Пытается хлебнуть жизни, пока можно. Спасается от душного отчего дома с отцом, мучимым виной и его приближенными, без конца предъявляющими ему за то, что плохо «отрабатывает» добытую корону. Наследство Хэла будет тяжким грузом – и не только потому что корона сама по себе тяжкий груз. Просто именно Хэл должен «отработать» грех отца и стать «хорошим королем». Он не замаран историей с Ричардом, а значит с него должен начаться новый отсчет. Он с самого начала это знает. И до последнего оттягивает «час икс».
Алекс Хэссел невероятно хорош – и фактурой, и тем, как играет – и на харизме и на нюансах. Его Хэл уже принял решение, но еще не готов его осуществить; когда ему удается отбить у судьи Бардольфа, он сам выглядит напуганным. Но каким ненастоящим, неживым и нелепым он предстает в сцене коронации; какие дикие, правильные, мертвые слова говорит Фальстафу и какие страшные абсолютно страдальческие глаза при этом у него самого. Он платит свою цену: по живому, с мясом. И даже страшно представить себе, как Генрих V будет стараться быть уже не собой, но Хорошим Королем.
Что касается Фальстафа, то он несколько сложнее, чем просто комический персонаж, смешной толстый враль. Возможно, он был бы таким, если бы это все ставил не Грегори Доран, а играл не Энтони Шер. Последний конечно изменил пластику и голос, но все равно время от времени в нем проступало то, что роднило Фальстафа с другим героем Шера, грациозным хищником Макбетом – сокрушительное обаяние жизни, сила вкуса, цвета, чувства. Фальстаф здесь почти Доктор Кто в версии РТД – носитель гуманистической идеологии, которая проявляется не только в том, как он радуется жизни, но и в том, как он избегает любой войны, любого боя, в том, как он оборачивает войну выгодой, шуткой, смехом. В том, как на поле боя не дает принцу Хэлу меч. Он не трус. Он просто не видит ни одной причины, почему он, либо кто-нибудь другой должен терять главное, что ему дано Богом - жизнь. И отрекаясь от Фальстафа, Хэл по сути отрекается от самой жизни.
В интервью перед спектаклем Шер говорит о том, что рассматривал своего Фальстафа, как персонажа не комического, а драматического. И этот драматизм накатывает и накрывает зрителя аккуратно и постепенно; от «Я стар» сказанного Долл Тершит и неверия в ее любовь, до совершенно душераздирающего прощания с Долл (мы с Полиной в этот момент едва ли не в голос сказали: «Доран сука»; потому что ну правда же, зрители между прочим живые и с ними так нельзя). Отречение Хэла – это, конечно, апогей и апофеоз; я думала, не будет ничего сильнее Ричарда, но Джон Фальстаф, не смеющий поверить в предательство того, кого он считал почти сыном, беспомощно бормочущий «Он пришлет за мной вечером…» - честно, это было сильнее.
В общем и целом спектакль получился продолжением предыдущей темы: власть, ответственность, цена, чувство вины. И корона, как переходящее проклятие: ломающая всякого, кто ее принимает. В общем, история продолжается.
P.S.
Из особо понравившихся сцен:
• Все – с участием Хотспера и его жены. Совершенно прекрасная актриса, очень много силы в героине, отношения в этой паре заданы сложные, противоречивые; с одной стороны любовь, а с другой – отрицание этой любви; поэтому когда убивают Хотспера, сразу становится страшно от мысли, как это перенесет Она.
• Схватка Хотспера и Хэла. Во-первых, потому что очень хорошо поставлена (хотя не очень хорошо снята), во-вторых, потому что она не просто для красоты, в ней – характеры каждого. Вообще Хотспер-Хэл – явные антагонисты, но за весь спектакль лицом к лицу встречаются только в этой сцене.
• Все сцены с Фальстафом и Долл Тершит.
P.S.S. И еще: когда Хэл протягивал корону умирающему отцу – мне показалось, или это был все же отсыл к Here, cousin, seize the crown?
P.S.S.S. Глянула некоторые моменты в «Пустой короне». Вопрос смотревшим: правильно ли я поняла задумку режиссера: Хэл обижается на Фальстафа за его последнюю шутку и в этом свете отречение от Фальстафа выглядит вполне даже искренним, дескать, тот предал Хэла еще раньше? Или там еще какие-то нюансы есть, в этой истории?
Снова смотрели вторую часть "Генриха". Потом разговаривали о том, что в общем и целом тема здесь - Пустая корона. Но если в одноименном сериале она только в заголовке, то у Дорана она во всем объеме (начать с того, что корона - та самая). Во всех подробностях, оттенках и нюансах то, как они все - Ричард, Генрих, Хэл - относятся к ней, обращаются с ней, и как она их меняет. Причем, у Ричарда здесь немного обратный отсчет - он предстает перед нами сразу в короне, и становится другим, когда теряет ее. Хотя, в отличие от прочих участников гонки за власть, он с этой короной был наиболее сросшийся что ли. Ну то есть там она была по праву, и там с ней был даже какой-то диалог (точнее, договоренности), и присутствовала даже некая небрежность в обращении (ни Генрих, ни Хэл не посмели бы так нацепить ее на локоть, как Ричард в сцене с фаворитами). Хэл говорит, что корона высасывает жизнь (цитата не точная, но смысл таков). Он знает о чем говорит - перед ним отец, совсем не похожий на крепкого боровичка Болингброка (разные актеры - правильное решение): рыхлый, дряблый, цепляющийся за царственный венец, блуждающий в полутемном пространстве собственного одиночества (вспоминающий Ричарда - без ненависти и раскаяния, а чуть ли не с жалостью, что того нет рядом). К слову, Ричард испытание короной выдержал, нес ее с достоинством и силой, и в финале оказался даже больше, чем она как таковая; его величие, которое он списывал на свой сан (от которого себя не отделял) оказалось простым человеческим мужеством.
Сам Хэл надевает корону не как доставшееся по праву, а как искупление (и перед страной и перед отцом - он так хочет быть "хорошим сыном"). И она меняет его. Он появляяется впервые после смерти отца (но - до официальной коронации), сидящим на троне, уже с полностью измененной психофизикой, со страшным лицом (где тот веселый обаятельный малый из первой части?), с закоченевшей фигурой и пласткой Кощея: его лицо и правда вдруг становится похожим на череп. Ощущение неслучайное: тут и освещение, и глухая черная стена позади трона. Он уже не прежний, не живой; после коронации он шествует в тяжелых одеждах, сковывающих двжения, и когда он прощает с Фальстафом, не понятно, кого из них двоих жальче: того, кто еще не понимает, что произошло, или того, кто плачет с абсолютно застывшим лицом - одними глазами.
Генрих V уходит в сияющее золотое пространство, такое неожиданное здесь (потому что оно - из "Ричарда"); ему - открылось. Его отцу - нет.
Вдвойне интересно, каким будет Генрих V. Что сделает корона с ним. Ждем.
Автор: Наталья Фоминцева
Я уже неоднократно говорила, что Грегори Доран делает с Шекспиром что-то необычное. Не осовременивает и не дает ему новую жизнь (Шекспир в этом в общем не нуждается), не актуализирует его, а скорее, делает каждый сюжет, к которому прикасается, максимально живым - человеческим и человечным. И надо, видимо, быть полным и абсолютным Грегори Дораном, чтобы при таком подходе избежать упрощения: все глобальные темы – власть, месть, право на убийство – остаются. Просто передаются и раскрываются они через человека и его трагедию, причем в этом случае режиссер действует с дотошностью и точности специалиста по психиатрии.
«Генрих IV» (обе части) – спектакль со всеми яркими признаками стиля Дорана: что называется, все как мы любим. Он, безусловно, связан с «Ричардом II» - и по сюжету и по постановочным особенностям: причем здесь наблюдается такой интересный нюанс: с одной стороны, это та же самая история, с другой – абсолютно другая.
Ощущение, заданное сценографией. В «Генрихе» много фактуры, дерева: пространство – плотное и даже тесное, смена помещений героями сопровождается сменой декораций. Музыки много, и она совершенно разная – от церковной до народной, от живого исполнения до фонограммы. На этом фоне вдруг понимаешь, что «Ричард» был сыгран практически на пустой сцене. Понимаешь, какой эфемерной, прозрачной, утонченной была эта история, сопровождаемая ангельским пением и неземным светом. «Ричард» ощущается и вспоминается искусной игрушкой, лаконичной и изящной драгоценностью, выставленной под правильным светом; так, чтобы играли все грани. «Генрих» - сама жизнь. Суетливая, конкретная, подчеркнуто телесная. Все логично. Другие люди, другая эпоха.
История продолжается еще и потому, что в «Генрихе» сбывается все, что Ричард предсказал заговорщикам. Противостояние Нортумберленд-Болигнброк наметилось еще тогда; сейчас же оба выглядят слишком постаревшими и обрюзгшими, хотя со смерти Ричарда прошло всего восемь лет. Корона – та самая, как напоминание. Никому она не далась легко и никому не принесла счастья. Молодое поколение – Хотспер и принц Хэл - тоже втянуты в эту борьбу. Первый отрабатывает тему войны, значимую для его отца, второй смотрит на корону и готовится нести свой крест. Готовится с самого начала пьесы.
Принц Хэл – с одной стороны, сама жизнь: среди его друзей – низшие слои общества, его выбор – нищенская вольница с ее пирушками. Однако он с самого начала знает, кто он и кем ему суждено стать. Вот эта тема ответственности и обратной стороны королевских прав существует с самого начала спектакля: об этом его первый монолог, в котором он заявляет знаменитое «Себе во благо обращу я злое и всем на диво искуплю былое» и менее заметное – фраза «Я предам тебя», которую он с мгновенно изменившимся лицом (дорановская игра на нюансах!) говорит Фальстафу среди очередной веселой игры. Хэлу совершенно очевидно нравятся Фальстаф и Пойнс, и в то же время Хэл знает, что рано или поздно должен будет от них отречься. Что он делает в их компании? Пытается хлебнуть жизни, пока можно. Спасается от душного отчего дома с отцом, мучимым виной и его приближенными, без конца предъявляющими ему за то, что плохо «отрабатывает» добытую корону. Наследство Хэла будет тяжким грузом – и не только потому что корона сама по себе тяжкий груз. Просто именно Хэл должен «отработать» грех отца и стать «хорошим королем». Он не замаран историей с Ричардом, а значит с него должен начаться новый отсчет. Он с самого начала это знает. И до последнего оттягивает «час икс».
Алекс Хэссел невероятно хорош – и фактурой, и тем, как играет – и на харизме и на нюансах. Его Хэл уже принял решение, но еще не готов его осуществить; когда ему удается отбить у судьи Бардольфа, он сам выглядит напуганным. Но каким ненастоящим, неживым и нелепым он предстает в сцене коронации; какие дикие, правильные, мертвые слова говорит Фальстафу и какие страшные абсолютно страдальческие глаза при этом у него самого. Он платит свою цену: по живому, с мясом. И даже страшно представить себе, как Генрих V будет стараться быть уже не собой, но Хорошим Королем.
Что касается Фальстафа, то он несколько сложнее, чем просто комический персонаж, смешной толстый враль. Возможно, он был бы таким, если бы это все ставил не Грегори Доран, а играл не Энтони Шер. Последний конечно изменил пластику и голос, но все равно время от времени в нем проступало то, что роднило Фальстафа с другим героем Шера, грациозным хищником Макбетом – сокрушительное обаяние жизни, сила вкуса, цвета, чувства. Фальстаф здесь почти Доктор Кто в версии РТД – носитель гуманистической идеологии, которая проявляется не только в том, как он радуется жизни, но и в том, как он избегает любой войны, любого боя, в том, как он оборачивает войну выгодой, шуткой, смехом. В том, как на поле боя не дает принцу Хэлу меч. Он не трус. Он просто не видит ни одной причины, почему он, либо кто-нибудь другой должен терять главное, что ему дано Богом - жизнь. И отрекаясь от Фальстафа, Хэл по сути отрекается от самой жизни.
В интервью перед спектаклем Шер говорит о том, что рассматривал своего Фальстафа, как персонажа не комического, а драматического. И этот драматизм накатывает и накрывает зрителя аккуратно и постепенно; от «Я стар» сказанного Долл Тершит и неверия в ее любовь, до совершенно душераздирающего прощания с Долл (мы с Полиной в этот момент едва ли не в голос сказали: «Доран сука»; потому что ну правда же, зрители между прочим живые и с ними так нельзя). Отречение Хэла – это, конечно, апогей и апофеоз; я думала, не будет ничего сильнее Ричарда, но Джон Фальстаф, не смеющий поверить в предательство того, кого он считал почти сыном, беспомощно бормочущий «Он пришлет за мной вечером…» - честно, это было сильнее.
В общем и целом спектакль получился продолжением предыдущей темы: власть, ответственность, цена, чувство вины. И корона, как переходящее проклятие: ломающая всякого, кто ее принимает. В общем, история продолжается.
P.S.
Из особо понравившихся сцен:
• Все – с участием Хотспера и его жены. Совершенно прекрасная актриса, очень много силы в героине, отношения в этой паре заданы сложные, противоречивые; с одной стороны любовь, а с другой – отрицание этой любви; поэтому когда убивают Хотспера, сразу становится страшно от мысли, как это перенесет Она.
• Схватка Хотспера и Хэла. Во-первых, потому что очень хорошо поставлена (хотя не очень хорошо снята), во-вторых, потому что она не просто для красоты, в ней – характеры каждого. Вообще Хотспер-Хэл – явные антагонисты, но за весь спектакль лицом к лицу встречаются только в этой сцене.
• Все сцены с Фальстафом и Долл Тершит.
P.S.S. И еще: когда Хэл протягивал корону умирающему отцу – мне показалось, или это был все же отсыл к Here, cousin, seize the crown?
P.S.S.S. Глянула некоторые моменты в «Пустой короне». Вопрос смотревшим: правильно ли я поняла задумку режиссера: Хэл обижается на Фальстафа за его последнюю шутку и в этом свете отречение от Фальстафа выглядит вполне даже искренним, дескать, тот предал Хэла еще раньше? Или там еще какие-то нюансы есть, в этой истории?
Снова смотрели вторую часть "Генриха". Потом разговаривали о том, что в общем и целом тема здесь - Пустая корона. Но если в одноименном сериале она только в заголовке, то у Дорана она во всем объеме (начать с того, что корона - та самая). Во всех подробностях, оттенках и нюансах то, как они все - Ричард, Генрих, Хэл - относятся к ней, обращаются с ней, и как она их меняет. Причем, у Ричарда здесь немного обратный отсчет - он предстает перед нами сразу в короне, и становится другим, когда теряет ее. Хотя, в отличие от прочих участников гонки за власть, он с этой короной был наиболее сросшийся что ли. Ну то есть там она была по праву, и там с ней был даже какой-то диалог (точнее, договоренности), и присутствовала даже некая небрежность в обращении (ни Генрих, ни Хэл не посмели бы так нацепить ее на локоть, как Ричард в сцене с фаворитами). Хэл говорит, что корона высасывает жизнь (цитата не точная, но смысл таков). Он знает о чем говорит - перед ним отец, совсем не похожий на крепкого боровичка Болингброка (разные актеры - правильное решение): рыхлый, дряблый, цепляющийся за царственный венец, блуждающий в полутемном пространстве собственного одиночества (вспоминающий Ричарда - без ненависти и раскаяния, а чуть ли не с жалостью, что того нет рядом). К слову, Ричард испытание короной выдержал, нес ее с достоинством и силой, и в финале оказался даже больше, чем она как таковая; его величие, которое он списывал на свой сан (от которого себя не отделял) оказалось простым человеческим мужеством.
Сам Хэл надевает корону не как доставшееся по праву, а как искупление (и перед страной и перед отцом - он так хочет быть "хорошим сыном"). И она меняет его. Он появляяется впервые после смерти отца (но - до официальной коронации), сидящим на троне, уже с полностью измененной психофизикой, со страшным лицом (где тот веселый обаятельный малый из первой части?), с закоченевшей фигурой и пласткой Кощея: его лицо и правда вдруг становится похожим на череп. Ощущение неслучайное: тут и освещение, и глухая черная стена позади трона. Он уже не прежний, не живой; после коронации он шествует в тяжелых одеждах, сковывающих двжения, и когда он прощает с Фальстафом, не понятно, кого из них двоих жальче: того, кто еще не понимает, что произошло, или того, кто плачет с абсолютно застывшим лицом - одними глазами.
Генрих V уходит в сияющее золотое пространство, такое неожиданное здесь (потому что оно - из "Ричарда"); ему - открылось. Его отцу - нет.
Вдвойне интересно, каким будет Генрих V. Что сделает корона с ним. Ждем.
Комментарии
Отправить комментарий